Когда почти полвека назад, окончив знаменитую «Щуку», Юрий Васильев начал работать в Театре сатиры, многие решили, что он — сын тамошней примы Веры Васильевой. Они были похожи и внешне, и по темпераменту.
А по характеру, по отношению к жизни и работе он был на одной волне с Андреем Мироновым.
Георгий Менглет, Спартак Мишулин, Анатолий Папанов, Ольга Аросева… Ставший родным Театр сатиры подарил Юрию Борисовичу сотрудничество и дружбу с величайшими русскими актерами ХХ века. Сегодня об этом он рассказывает зрителю в своем спектакле «Старики не подарок»…
— Юрий Борисович, сюжет спектакля строится на истории пожилых актеров, которые долгие годы работали вместе, но за кулисами у них отношения не складываются…
— Это обычная ситуация в театре! По сюжету пьесы эти актеры встречаются, потому что их приглашают на телевидение для того, чтобы они вместе сыграли свой старый знаменитый номер, тот, который они играли когда-то. И из-за разности характеров между ними происходит конфликт. Да такой, что одного из них, того, которого играет Андрей Анкудинов, увозят с сердечным приступом. «Надо заканчивать со всеми выступлениями, потому что у тебя больное сердце! — говорит ему племянник. — В таком состоянии, дядя, ты уже не можешь работать!» Герой Анкудинова находится перед дилеммой: как актеру после огромного творческого пути уйти из профессии? Чтобы он не жил один, племянник предлагает ему поселиться в Барвихе в доме престарелых. Там классный пансионат в старинном особняке, с отдельной комнатой, там было бы актеру хорошо. Ему нужно принимать решение. И мой герой, несмотря на конфликт, решает вместе со своим старым другом поехать жить в этот дом престарелых… Это спектакль, в котором много импровизации, эмоций, юмора…
— А ведь он еще и о том, что актер остается актером всегда, даже когда он стар, когда вышел на пенсию и даже когда болен!
— Да, за сценой ты можешь быть совершенно больным, но выскакиваешь на сцену — и все проходит. Все! Потому что ты живешь только ролью. Все остальное уходит. Бывает даже так, что, когда ты болен, ты лучше играешь. Потому что появляется второй план игры — тебе нужно скрыть боль, и зрители в этом видят, в этом считывают что-то новое.
«Я ВСЕ КИНО ПОТЕРЯЛ»
— А правда, что ради театра вам пришлось пожертвовать ролями во многих фильмах?
— Да, я все кино потерял из-за того, что мне нужно было закрепиться в великом Театре сатиры. У меня было подряд сразу несколько фильмов — «Портрет с дождем», «Соловей», «Четыре ноль в пользу Танечки», «Среди тысячи дорог». А потом я понял, что не могу совмещать. Тогда, чтобы уйти на съемки, нужно было получить письменное разрешение художественного руководителя театра. В этом документе он писал: «…в свободное от основной работы время…» То есть театр был прежде всего. Видите ли, я застал золотой период Театра сатиры. И всегда буду с этим театром, с нашим театром. Я человек верный. Это моя сибирская закваска, я родом из Новосибирска.
— А может быть, это еще и старая актерская школа? Молодые актеры сейчас предпочитают театру кино…
— У молодых все время какие-то съемки, сериалы, много всего сразу. Я все это понимаю, им нужно зарабатывать деньги, у них семьи. Это естественно. В театре-то небольшие деньги… Очень много талантливых ребят, они ответственные, но не скажу, что прям вот живут театром. Я не осуждаю их. У нас просто не было таких больших возможностей в съемках. Мне тоже предлагают роли в каких-то сериалах, но я уже имею право отказываться. У меня есть определенный имидж, я уже не могу себе позволить сниматься где-то в рекламе…
— Театр честнее, чем кино, как вы считаете?
— Это абсолютно разные вещи. В театре нужно три часа продержаться, поэтому умные режиссеры, такие как Валентин Николаевич Плучек (легендарный худрук Театра сатиры. — Ред.), набирают труппу, зная, кто стопроцентно может закрыть эпизод, а кто — тянуть весь спектакль. Это у него было четко распределено. И это очень важно. В кино же все снимается по эпизодам. Там можно играть и без партнера. Тебя показывают, тебя и снимают, ты отчитал текст якобы партнеру, а его нет. Кино зависит от оператора, от монтажа. В театре ты играешь на 1200 зрителей, там нужно, чтобы видели твои эмоции. А в кино все иначе…
— Себя в молодости вы называли «мальчиком с содранной кожей». Это качество вам мешало или, наоборот, помогало?
— Когда я играл в спектакле по пьесе Виктора Розова «Гнездо глухаря» с Анатолием Дмитриевичем Папановым, мне это помогало. Там все зиждилось на образах. Потом я играл в спектакле «По 206-й» по пьесе Василия Белова. И там мне помогало это мое качество… Мне внутри плохо становится, мне больно от несправедливости. Меня так родители воспитали. Помню, как-то я говорил Плучеку о том, что у нас молодых зажимают: «Молодым нужно давать роли!» А Плучек мне ответил: «Ты посмотри в зал, где здесь молодежь? Много видишь молодых?» Я много выступал, говорил всегда правду, всегда хотел, чтобы стало лучше. Других я уважительно критиковал, что касается самокритики… Так, как я себя критикую, никто меня не может критиковать. Никакие театральные критики! Потому что я очень копающийся в себе человек, знаю, где хорошо, где плохо. И хорошо, что я набил достаточно шишек, которые мне идут на пользу.
«ТЫ ПОЙМИ, ЭТО ОБМАН»
— Такое неравнодушие, такая жажда справедливости у вас от отца Бориса Александровича, который прошел всю войну?
— Отец дошел до Германии. После войны он работал художником, карикатуристом. Был очень интеллигентным человеком, честным коммунистом и до конца жизни остался им. Когда началась вся эта перестройка у нас в стране, все эти революции, я-то это все встретил с пониманием, с одобрением, а папа — нет. Помню, в 1993 году мимо нашего театра проезжали баркашовцы и дали автоматную очередь по зданию театра. Когда шли все эти события, мы гримировались в коридоре и, по-моему, были единственным театром в Москве, который в это время давал спектакли. В тот день мы играли «Босиком по парку» по пьесе Нила Саймона, в зале было всего человек сто. Я говорю Ольге Александровне Аросевой: «Давайте без антракта работать!» На улице — стрельба, колонны сворачиваются от Театра сатиры, от площади Маяковского, идут к Белому дому, по театру бьют. И я написал папе тогда: «Что же делают твои коммунисты? При чем тут театр?» Мама говорит, он всю ночь переживал. А потом мне ответил: «Сынок, ты пойми, это обман!» Он оказался прав. Тогда же во время перестройки мой друг, немец Ханс-Петер мне сказал: «Поверь, Юрий, что Россия — духовный центр мира». И сейчас я вижу, что это так. И хожу в колонне Бессмертного полка с портретом своего отца…
— В отношениях со своим сыном Александром вы берете пример с отца? Есть какие-то в этом смысле параллели?
— Я уже известным артистом был, приезжал к папе и помню, что он всегда давал мне сто рублей. Я ему: «Папа, я сам зарабатываю!» — «Сын, пока я жив, всегда твои сто рублей будут у меня». И я сейчас своему сыну так же помогаю. Он взрослый и мне тоже говорит: «Пап, ты чего?» Санька всего добился сам, он музыкант, много работает. Я им горжусь.
— Хочу еще спросить про новейшее искусство, которое рождается сейчас в условиях СВО. Почему спектаклей, фильмов на эту тему немного?
— Пока лучше посмотреть передачи военных корреспондентов, потому что они снимают реальных людей, они находятся в зоне боевых действий и получаются у них пронзительные документальные репортажи, от которых дрожь по всему телу. Нужно внутри войны побывать, нужно по-настоящему поехать на фронт, пожить среди бойцов, и тогда, может, получится великий фильм о войне. Поэтому лучшие фильмы о Великой Отечественной снимали режиссеры-фронтовики. Сыграть солдата или офицера по информационным передачам, по новостям — сложно. Важно быть в теме, важно точно все показать. И очень важно, чтобы это было искренне, со знанием дела, важно понимать все проблемы тех людей, которые воюют, которые вытаскивают своих раненых друзей… Если бы я был в другом возрасте, я бы тоже пошел туда. Я — патриот, и звание народного артиста России для меня — это не просто красивый значок, который хорошо смотрится на пиджаке. По моему мнению, народный артист должен быть со своей страной. Поэтому я выступал перед строителями БАМа, солдатами в Афганистане, а в настоящее время стараюсь поддерживать наших бойцов…
