Он прошел огонь, воду и медные трубы. Пережил гонения и запреты в родной стране. Не скис в эмиграции. Вернулся на белом коне и с тех пор не выпадает из «седла».
«Миру новостей» Михаил Шуфутинский рассказал о людях, которые ему близки, о городах, где выступал, и о жизни в двух странах — России и Америке….
— Михаил Захарович, как считаете, что отличает музыкантов, прошедших через эмиграцию?
— Все говорят, что хоть мы и не те эмигранты, которые сильно страдали, не белая эмиграция, но в нашем исполнении, в голосах наших звучит какая-то надломленность. Это приходит как-то само собой, ты даже не ощущаешь этого. Просто оказываешься в другой среде, совершенно в другой жизни, среди других людей. В результате у творческих людей появляется вот это вот ощущение душевного надлома…
«ЕХАЛ НЕ ЗА ДЕНЬГАМИ»
— Вы да и многие другие эмигранты в советское время были вполне успешными людьми. Почему так рвались на Запад?
— Мы ехали не «туда», мы ехали «отсюда». Не всех устраивала советская власть… Конечно, было много людей, рванувших в «большой магазин», чтобы увидеть то, чего они здесь не видели. Любопытно: каждый второй человек, приехав туда и заработав какие-то первые деньги, начинал лихорадочно приобретать то, чего был лишен в Советском Союзе. Я знал человека, который очень любил красивую мебель, и никогда он здесь не мог бы себе позволить что-то эдакое, ну в лучшем случае какой-нибудь польский гарнитур «Коперник» за 1200 рублей, которые он бы копил полжизни. Понимаете? А приехав в Америку, первое, что он сделал, — начал покупать хорошую, качественную мебель. Причем в съемную квартиру!.. Многие мужчины старались побыстрее купить себе хороший автомобиль, который здесь купить было невозможно, потому что даже за «жигулями» нужно было стоять в очереди по 10 лет. Вот они и поехали в «большой магазин» под названием Америка. Но люди творческие все-таки в основном ехали туда за другим. Кого-то не выпускали за границу. Он был, допустим, известный музыкант, который выступал в каком-то вокально-инструментальном ансамбле. А ему не позволяли, его не выпускали. То ли по «пятой графе», то ли потому, что просто не нравилось, что у него есть борода или усы. Это было вполне тогда понятно в Советском Союзе, в общем-то, распространено. Но не все хотели с этим мириться, поэтому уезжали.
— Как начался ваш путь певца в США?
— Я работал в маленьком русском ресторанчике, который назывался «Баба-Яга», он был на четвертом Брайтоне. Когда-то была швейная фабрика, потом одессит Гриша Бурда — очень известный в эмиграции человек, прославленный, повар замечательный и бизнесмен — купил это здание и сделал там русский ресторан. И мы там с моим товарищем выступали: он пел, я ему аккомпанировал. Однажды Семен (так звали моего товарища) тяжело заболел — у него был страшнейший ларингит, вообще не мог разговаривать. Я звоню Бурде: «Гриш, сегодня не получится, Семен заболел, даже разговаривать не может». Он: «Ты что, с ума сошел? У меня 12 человек, банкет. Немедленно приезжай!» — «Гриш, ну а что я буду делать без Семена?» — «Как хочешь, но надо выступить. Я тебе подпою…» Представляете? И я приехал в ресторан, потому что иначе потерял бы эту работу, а мне все-таки платили там 300 долларов в неделю. А нужно было оплачивать съемную квартиру, обеспечивать семью, детей… У меня были толстые тетради с песнями, которые я записывал еще, работая в Магадане, был такой период. И стал петь.
— Что из себя представляли рестораны, в которых вы выступали?
— Русские рестораны были как бы центром соприкосновения разных людей. За одним столом могли сидеть, допустим, врач — кандидат наук, приехавший жить в Нью-Йорк; водитель такси и человек, который был осужден по разным причинам, прошел зону. Никто там с этим не считался — сословий не было. В общем-то, все были равны. И все они под оркестр танцевали, пели с ностальгией песни на русском языке — не так часто в русском ресторане можно было увидеть какое-то западное шоу или услышать какие-то песни на английском языке… Это были не советские рестораны, там петь можно было все что угодно, все что ты хочешь, лишь бы это нравилось зрителю и за это платили деньги. Деньги были не огромные, но они давали возможность музыканту существовать безбедно, на очень среднем уровне, но все-таки кормить свою семью нормально, отправлять детей в школу, покупать одежду…
«ГРУСТНЫЕ МЫСЛИ ПОСЕЩАЮТ»
— Как считаете, в чем заключается главная разница между Америкой и Россией в философском смысле?
— Если в России самая страшная вещь — потерять близких, то в Америке — потерять работу. Для нас самая большая ценность — люди, для американцев — деньги. В России мы не боимся потерять работу, потому что, если мы ее потеряли, найдем другую, мы все-таки умеем что-то, и здесь мы нужны. В Америке потерять работу — это все. Потому что ты вылетаешь сразу из всех кредитов, выпадаешь из своих привычных схем каких-то. Ты начинаешь думать о том, что если не найдешь такую работу, то другая будет хуже, меньше оплачиваемая. Ты будешь искать еще одну, тебе придется вкалывать и тащить на себе этот груз постоянно… И потерять работу — это было, конечно, жесть. И сейчас так же. Люди, которые там добились определенного успеха в коммерческом смысле, которые заработали вдруг большие деньги… Таких очень немного, но такие есть — допустим, приехал ученый и продал свои изобретения, стал обеспеченным человеком. Вот они особо могут не волноваться. Но основная масса людей все-таки боится потерять работу. И музыканты тоже. Допустим, работает музыкант в русском ресторане, на хозяина. Каждое воскресенье получает какие-то деньги — идет домой, покупает продукты, детям — шапочки, носочки, книжки. И вдруг теряет эту работу… А музыканты там иной раз не могут и в другой город съездить, чтобы выступить. Ты идешь к хозяину, говоришь: «Слушай, мне нужно поехать в Чикаго на несколько дней, они там предлагают зал на 500 человек…» А он говорит: «Ты что, с ума сошел? У нас тут свадьба в субботу! Если уедешь, можешь назад не возвращаться».
— Расскажите о вашем первом приезде в Россию с концертами.
— Я прилетел, сошел с трапа. А Кобзон, мой друг, прислал за мной огромный BMW — в России тогда они были редкостью, считаные единицы. Я ехал по Москве, смотрел в окошко, узнавал те улицы и те дома, которых не видел 10 лет… Мой первый концерт состоялся во Дворце спорта. 10 тысяч человек. Я стоял за кулисами и слышал дыхание зала, такое напряженное…
Семья моя тогда жила еще в Лос-Анджелесе, я возвращался, ездил туда-сюда, выступал. И уже не боялся потерять работу в ресторане. Как вы понимаете, там уже боялись потерять меня.
— А что вас связывает с Александром Розенбаумом?
— Я спел огромное количество песен Розенбаума. Он для меня в первую очередь поэт и человек, а потом уже музыкант. Очень люблю его стихи.
— Михаил Захарович, вы в прекрасной форме, сильно похудели. Занимаетесь спортом?
— Я не могу сказать, что занимаюсь спортом, у меня просто нет на это времени и нет такой большой привычки. В Америке я занимался спортом, ну то есть физкультурой. А здесь не получается. Я иной раз пытаюсь подольше поспать, пораньше лечь, хотя это далеко не всегда получается. Но для меня очень важно быть здоровым, чтобы я мог осилить то, чем занимаюсь, и ни в коем случае себя не ограничивать в этом. Иногда же посещают мысли: может, ты людям уже наскучил? Посмотри на себя. Ты — совсем не молодой, далеко не атлетического сложения. Старый, толстый, лысый, кривоногий. И ты еще ждешь расположения от этих молодых девчонок? Хочешь, чтобы они смотрели на тебя с восхищением? Понятно, что они смотрят с усмешкой… И тебе сразу начинает казаться, что жизнь твоя кончилась… У меня это бывает. Посещают такие мысли. Ненадолго, правда…
— Уже научились их от себя отгонять?
— Как-то само собой проходит. Что-то вдруг происходит — и… Грубо говоря, кусок поджаренного хлеба с докторской колбаской и стакан кефира могут сделать меня абсолютно счастливым…
