Знаменитому режиссеру и народному артисту России 18 ноября исполнилось 65 лет.
А накануне своего юбилея Андрей Альбертович откровенно ответил на все вопросы «МН» про себя и про легендарных звезд театра и кино, с которыми работал…
ШАРФЫ, ОЧКИ И ТАЙНЫЕ ЗНАКИ
— Андрей Альбертович, у вас очень узнаваемый образ: это обязательно элегантный шарф и очки в двойном экземпляре. Сами такую фишку придумали?
— Нет, это так само сложилось. Шарф — это очень важно. Иногда он просто спасает, если в зале на репетиции какой-то сквозняк. Или пыль, когда грузят декорации. Или дым. Сценический дым — это такая вещь, которая и глаза разъедает, и носоглотку. Я от всего этого прикрываюсь шарфом.
— А сколько их у вас?
— Ой, вы знаете, шарфы — это фантастическая история! Потому что я уже сам сбился со счета. Но их явно около ста. Потому что сначала я на гастролях их сам покупал и в Европе, и в Америке. А потом мне стали их дарить.
А очки… Многие думают, что у меня такой имидж — носить две пары очков, одни из которых темные. Нет, это не связано с имиджем. У меня от света софитов слезятся глаза. И когда такое происходит, я меняю свои дымчатые очки, которые для зрения, на черные. Но все-таки есть тут и некая метафора…
Например, у Юрия Любимова всегда был при себе фонарик, который загорался в двух режимах — красном и зеленом. Юрий Петрович вставал в конце зала. И актеры знали: если его фонарик зажигается красным, то надо немножко добавить темперамента, а когда горит зеленый — значит, спектакль идет хорошо. И вот я столкнулся с тем, что, когда надеваю черные очки, актеры воспринимают это как сигнал: «Ой, Житинкину не нравится — он сидит в черных очках! Надо что-то добавить, что-то поменять!» Это действует на них, потому что они очень впечатлительные, эмоциональные.
— А у вас какие эмоции в связи с юбилеем?
— Если вы про то, как ощущается возраст, то могу сказать, что у режиссеров его нет. У меня имеется теория, что психологический возраст не соответствует физическому. Поэтому я всегда молю Бога только об одном — чтобы не исчезло вдохновение. Потому что здоровье — это само собой, выносливость — само собой. Все это нужно и важно. Но самое главное — вдохновение…
Хотя если говорить о физике, то тут могу сказать, что по перегрузкам профессия режиссера-постановщика сродни диспетчеру аэропорта, который сидит на пульте и мгновенно соображает, какой лайнер посадить, какой отправить на запасную полосу, кому надо сделать еще круг и полетать над аэропортом… Режиссер отвечает в принципе за все! Я уж не говорю о том, что режиссер еще всегда должен просчитать формулу успеха, понять, что именно сегодня попадет в сердце зрителя и заставит его покупать билеты. И вот тут мы подходим к самому главному — интуиции. Вот если у режиссера есть интуиция и он хорошо слышит время, то тогда он в обойме и он востребован.
ПОСЛЕДНИЕ СПЕКТАКЛИ
— Актеры, говорят, завидуют востребованности коллег. У них не бывает дружбы. А у режиссеров?
— Мы не дружим по определению. Режиссеры — это одинокие волки. Мы знаем все друг про друга, кто чего делает… Но мы все абсолютные одиночки.
— Но зато вы, как известно, лучший друг актеров и работали со многими легендами сцены…
— Кстати, так получается, что очень многие спектакли, которые я поставил для наших легендарных актеров, оказываются последними в их карьере. Например, роль мадам Вольтер в моем спектакле «Милый друг» оказалась последней для Риты Тереховой. Потом она погрузилась, как вы знаете, в свой персональный космос… Я поставил последний спектакль для Ольги Аросевой — «Идеальное убийство», для Людмилы Касаткиной — «Школа любви», для Веры Васильевой к 90-летию делал «Роковое влечение» в Театре сатиры… Борис Клюев — мой любимый актер, мой талисман — играл во всех моих спектаклях в Малом театре, свою последнюю роль — Арбенина — тоже играл в моем спектакле «Маскарад». В этой постановке был его последний выход на сцену. Все уже знали, что у него очень страшный диагноз. Но он продолжал работать!
— Кто из них вас особенно чем-то удивил?
— Вот тут хочу отметить, что в Малый театр в свое время я пришел, чтобы поставить спектакль для Элины Быстрицкой. Она из-за своего сложного характера 10 лет не играла ни одной главной роли! Понимаете, какие паузы у них бывают? А ведь нам кажется, что все эти замечательные актеры упакованы и все у них прекрасно! Для Быстрицкой я поставил «Любовный круг». И она играла в этом спектакле до конца своих дней.
Еще могу сказать, что настоящие звезды — это подлинные ученики. Объясню… Вот, например, с Людмилой Гурченко я сделал четыре проекта. И она говорила: «Андрей, как можно больше мне показывайте, что надо делать, как. Я кинозвезда. Но не очень точно знаю какие-то вещи в театре».
Но самая поразительная черта, общая для всех наших великих и легендарных, — это их… неуверенность в себе! Все они — звезды и, безусловно, останутся навечно в истории театра и кино. Но более закомплексованных людей, чем они, я не знаю. У них иногда столько переживаний, сомнений в себе. И столько у них личных тайн!..
СЛЕЗЫ ГУРЧЕНКО
— Мы знаем, что в отношениях с актерами вы действуете как очень тонкий психолог…
— Даже психотерапевт! Мы работаем действительно как будто в параллельных сферах. Все звезды — со сложными характерами. Уж какой сложный характер был у Иннокентия Смоктуновского! Он такой мнительный, что, прежде чем что-то с ним делать совместное, его сначала надо было долго убеждать, что это хорошо, это замечательно…
Или вот, например, у нас был с Люсей Гурченко спектакль «Семейное счастье», где она играла вместе с Сергеем Шакуровым. А Гурченко и Шакуров — два таких темперамента, что от них искры летели. В какой-то момент я увидел, что Людмила Марковна ушла вся в слезах: ну никак у нее не получалось с Шакуровым сработаться! И она мне ночью позвонила и сказала: «Все, я ухожу из проекта!» И я как психотерапевт абсолютно спокойно говорю: «Людмила Марковна, вы знаете, что вам надо только эту ночь пережить. И завтра все будет по-другому!»
А актеры всегда верят в предлагаемые обстоятельства. И она мне сказала: «Андрей, вы уверены, что все наладится?» Я убедил, что так и будет. И она приехала на следующую репетицию, хотя и не хотела… И вот тут произошло чудесное! Потому что приехал в другом настроении Шакуров, подарил ей цветы, признался, что был не прав. И они нашли общий язык!
— А было такое, что вы с кем-то из великих не могли найти общий язык?
— У меня была история с Ольгой Аросевой. Я выпускал с ней спектакль «Идеальное убийство». Она там раскрывает убийцу. И вот сцена, где Аросева должна взять в руки нож и сказать: «Вот орудие убийства!» Но она вдруг заявила: «Нет! Не буду этого делать». Я говорю: «Как нет? Вообще?» Она говорит: «Вообще». Репетицию пришлось остановить.
На следующий день она приезжает, выходит на сцену и опять то же самое происходит. Отказывается брать нож и говорить свою реплику! Я объявляю перерыв. Все расходятся, но предвкушают скандал. И вдруг я смотрю — Аросева сидит одинокая, в пустом зале, ссутулилась… Я подсел к ней: «Ольга Александровна, ну что случилось?» И был потрясен ее ответом.
Она сказала: «Я не могу взять в руки орудие убийства. Я даже когда смотрю телевизор и там кого-то убивают, даже если это просто сериал, то всегда переключаю. Это случилось после того, как в архивах КГБ я прочитала дневники отца, которого в 1937 году расстреляли. Он писал, как его мучили, пытали… Я не могу брать в руки ничего, что связано с убийством. Даже в спектакле».
И я тогда отдал реплику и право поднять нож Наташе Селезневой.
Меня вот эта человеческая драма Аросевой поразила. Хорошо, что она все рассказала. Иначе мы могли бы просто расстаться, спектакль бы остановился. У нее такой характер — она бы не уступила. Она с любым режиссером могла поссориться вдрызг, послать его на три буквы. Но тут, узнав причину ее упрямства, я только еще больше стал ее уважать.
— Вы многим актерам делали спектакли к юбилеям. Что к юбилею приготовили для себя?
— Я приготовил целый список того, что собираюсь поставить! И в этом списке есть очень неожиданные вещи… Там есть мой любимый Теннесси Уильямс и Марсель Пруст. Очень много всего задумал. Поэтому желаю себе сил и здоровья, чтобы все это осуществить…
